Даже если сейчас Тимошенко, Ющенко или кто-то другой из «чужого» для «донецких» лагеря выступит с теми же инициативами, что и Янукович, на Донбассе эти инициативы ни в коем случае не воспримет.
Донбасс уникален в том плане, что, несмотря на всю свою ментальную идентичность, он идеологически мотивирован разными факторами и различными оценками окружающего мира. Вместе с тем можно говорить, что если на «входе» мы можем сталкиваться иногда с противоположными мотивациями, то на «выходе» получаем однозначное и одинаковое для всего населения, включая все социальные группы, толкование событий, не требующей какой-либо значимой альтернативы.
Сразу хотелось бы обратить внимание на миф о так называемой «избранности» проживающих в регионе, «особом народе», отличном от других. Причем эта «особость» противопоставляется всему остальному населению, вне зависимости от того, где проживает «не-донбасец». Такое противопоставление носит ожесточенную форму, граничащую с ксенофобией. «У нас другие ценности», «Мы - другой мир», «Мы «братья» и «сестры», «Я в толпе узнаю своего «брата, сестру», – так можно условно и достаточно схематично обозначить эту позицию. Причем доходит до того, что «особыми» определяются не только психологические, интеллектуальные и нравственные черты, но и черты физиологические, что в совокупности с ксенофобскими настроениями по отношению к жителям иных регионов вызывает, по крайней мере, удивление. К тому же речь идет и о наличии непогрешимой убежденности в собственной правоте, нетерпимости к инакомыслию и враждебном отношении к «иным», а также о самоуверенности в том, что регион «кормит Украину», «западенцы ничего не делают», «здесь» живут работяги, а «там» – бездельники и тунеядцы». На фоне дальнесрочной стратегии развития металлургического комплекса, добывающей промышленности и тяжелого машиностроения с четкой «географической» привязкой населения к месту своей работы возникает впечатление, что вышеуказанные черты явно напоминают элементы классической фашистской идеологии, навязываемой местными властями и хозяевами производств местному же населению.
В этой связи примечательно отношение к «власти» и понимание этой «власти» в целом, «вообще». Она трактуется исключительно как «человек», распоряжающейся не только «телом», но и «духом» подопечного. Подобная сакрализация приводит к безоговорочной вере человеку-власти, чтоб он не говорил и чтоб он не делал. Характерно, что при этом отвергается полностью возможность институционального объяснения, поэтому речь идет даже не о носители «власти» как таковом, а о воплощении в конкретном данном персонаже этой самой власти. Любые аргументы «за» и «против» оказываются бессмысленными, так как они находятся «по ту сторону» рациональности. Здесь все однозначно: в лидера либо верят, либо не верят, а середины быть не должно.
Причин такого отношения к власти несколько. Во-первых, исторически так сложилось, что регион в 30-х годах, после Голодомора, заселялся в основном выходцами из российской глубинки как противовес остальной Украине. Причем это сопровождалось адекватной экономической политикой – усиленная индустриализация Донбасса противопоставлялась искусственной же «задержке» развития западных и северо-западных регионов, где всегда существовала оппозиция московской политике русификации. Донбасс, в свою очередь, русифицировать не нужно было, но, формируя перегруженную промышленную инфраструктуру в ущерб остальным областям, здесь создавались такие условия, при которой жители Западной Украины были вынуждены ехать на восток в поисках заработка. Таким образом, конструировался своеобразный прецедент: на украинской территории украинцы «включались» в процесс ассимиляции с пришедшим извне российским населением, а само российское население получало привилегии как по продвижению партийной линии, так и по линии административного управления. Причем российская теория «пролетарского интернационализма» фактически выполняла роль «адвоката» политики русификации, со временем преобразовавшись в не менее одиозную теорию «особого» «донбасского человека».
Во-вторых, практика усиленной индустриализации привела к тому, что регион стал фактически «заложником» украинской истории. С одной стороны, формирование индустриальной базы требовало усиления кадрового потенциала, что первоначально создавалось путем привлечения российских специалистов. Потом уже все управленческие структуры были частично «вывезены» в Харьков, частично – в Днепропетровск, что позволило в Донбассе сформировать классическую «пролетарскую» зону. С другой стороны, создание профильных учебных заведений не компенсировалось общеобразовательными вузами, тем более гуманитарного профиля, что также заложило основы обоснования теории «особости» региона и его жителей как «кормильцев» страны.
В-третьих, тотальная зависимость от начальства, обусловленная страхом потерять работу и остаться без средств к существованию, привела к полной психологической зависимости от мнения своего личного руководителя. Отсюда, кстати, и парадоксы голосования: понятно, что на заводах и Ахметова и других представителей ПР проголосовали за одноименную партию, но вот в Мариуполе, зависимым от деятельности завода им. Ильича, большинство получили социалисты. И вряд ли такое голосование можно считать осознанным выбором – скорее, это выбор безысходности и отсутствия идейной альтернативы. Зажатые между экономической нуждой и стремлением сохранить хотя бы нажитый материальный багаж, люди делают свой выбор. Но парадокс заключается в том, что они полагают, что это их выбор, но это выбор уже давно сделали другие. И вся сложность заключается в том, что самоубежденность в правильности своего выбора является априорно универсальной, – в своей правоте убеждены как хозяева производств, так и их подчиненные.
Кроме того, здесь возникает еще более сложная проблема: миф о «кормильце Украины» сопровождается с врожденным чувством государственного паттернциализма: мы полностью отдаем себя государству, и государство «должно» нас «всем» обеспечить. Но учитывая вышесказанное, речь идет не о требованиях от государства как такового, а о требования от конкретного человека-власти, в роли которого на данный момент выступает Виктор Янукович. Уход последнего с премьерской должности фактически для сознания простого обывателя означает две вещи. Первое – «истинное» государство, ассоциируемое исключительно с ним, исчезает, а соответственно, всех остальных представителей политической элиты воспринимать как данную реальность невозможно, так как они этим «государством» не являются. Второе – даже если сейчас Юлия Тимошенко, Виктор Ющенко или кто-нибудь другой из «чужого» лагеря выступит с теми же инициативами, что и Виктор Янукович, никто эти инициативы ни в коем случае не воспримет, – для этого нужно иметь «донецкую» прописку. Это как в советские времена: чтобы взобраться вверх по бюрократической лестнице нужно быть не просто членом партии, а партийным активистом и вести общественную работу. А сейчас – быть членом ПР и быть преданным «донецким» идеалам.
И последнее, на что хотелось обратить внимание, – это разночтения в мотивации Донецкой и Луганской областях. Если в первом случае «Украина» воспринимается как историческая реальность, с которой нужно смириться (при этом любой намек на «украинскость» и защиту именно украинских интересов воспринимается как проявление «бандеровщины»), то во втором – Украина как историческая и ментальная данность отвергается полностью и безоговорочно. Речь, скорее всего, о Малороссии, которая обязана быть частью российского пространства. В этой связи основополагающими личными ценностями выступают традиционные, консервативные советские принципы морали и отношения к окружающему миру в отличие от Донецкой области, более либеральной в этом отношении. Однако идеологическая, экономическая и политическая соподчиненность Луганска позволяет представителям региона оказаться в роли наиболее влиятельных радикалов в «бело-голубом» лагере, отвергающих саму возможность каких-либо проевропейских политических и культурных изменений.
Ментальные поля Украины. Часть 1. Слобожанщина
НОВОСТИ
